просто уехать отдыхать на постоянное место жительства! Нет же, вы снова пытаетесь обвинить господина Афанасьева в ее исчезновении. Да было ли оно, это исчезновение? Женщина уехала со своей семьей на отдых, а вы, словно какие-то старухи-сплетницы, придумали фантастическую историю о Синей Бороде, который убивает бывших жен. И пытаетесь ее криво-косо сшить белыми нитками. Тело Рыковой найдено? Нет! Вы уверены, что она не вышла замуж, не уехала в командировку или в гости, а ее сумасшедшая мать просто не раздула истерику на пустом месте?

Опер попытался остановить поток обвинений. Он наклонил голову, напружинив короткую бычью шею:

– Это все вопрос времени, оперативно-розыскные мероприятия ведутся. Основания есть! Надежда Хвалова, еще одна бывшая жена, по предположениям следствия, убита. Так что имеем право подозревать. Будут доказательства и по другим пропавшим, работа ведется. Не надо мне тут… – Павлу, как всегда, не хватило слов.

Он грозно припечатал кулаком задравшийся край протокола, правда, движение вышло нелепым из-за перекошенных, слабых пальцев. Майор судорожно дернулся не то от боли в ладони, не то от дурацкого жеста, и снова грозно повторил:

– Гражданин Афанасьев, давайте по порядку, по протоколу. Имя, фамилия, отчество, дата рождения.

Молчавший до сих пор Сергей, сегодня еще более идеальный, в ладно сидящем костюме из мягкой ткани, будто очнулся ото сна. Он медленно протянул, не сводя глаз с опера:

– Афанасьев Сергей Сергеевич, – и вдруг, не договорив, остановился. Привстал со своего места, качнулся, переспросил удивленно. – Надежда? Надя? Она пропала? Вы, вы уверены? Давно?

Сладкевича совсем захлестнула ярость, он побледнел и перешел на злой хрип:

– Не Надя, а гражданка Хвалова! Она тебе не жена больше, а посторонний человек. Это раз! А во-вторых, не надо комедию ломать, когда, куда, зачем. Я вопросы задаю, понял?! Сел и рот открываешь, когда я разрешу!

Защитник дернул Афанасьева за рукав, усаживая того обратно на стул:

– Товарищ майор, я прошу вас быть вежливее. Что за полицейский беспредел? Задавайте вопросы по делу, мой клиент…

Афанасьев вырвал рукав из цепкого захвата, шагнул из-за стола к оперу:

– Подождите вы! Когда она пропала? Кто сообщил?!

Сладкевич проревел в бешенстве:

– А ну, на место свое сел, руки на стол! Я сейчас в браслеты тебя одену! Сел, я сказал!

Защитник, растеряв весь пафос, позабыв о репетиции речи для зала суда, бросился усаживать своего клиента обратно:

– Сергей, да что с вами? Присядьте! Он сейчас нам все расскажет. Успокойтесь! Воды, может быть, вам?

Тяжело дышащий мужчина присел на краешек стула и в нетерпении уставился на опера:

– Ну, когда она пропала?

Адвокат успокоительно похлопал его по плечу:

– Отвечайте на вопросы по порядку, Сергей. Вы же знаете формальности.

Афанасьев сбросил его руку с плеча, раздраженно процедил свои данные, а потом вдруг выкрикнул:

– Так когда? Кто сообщил? Говори!

Павел нехотя бросил:

– Чего строишь из себя дурачка! В машине ее утопил сам ведь! Других как порешил? Тоже утопил – и концы в воду? Водолазы ведь рыщут, найдут тела и тебя на пожизненное закроют. Пиши чистосердечное, тогда хотя бы по УДО выйдешь, лет через десять. Защитник твой постарается, нарядит, скажет, что говорить, судью-бабу найдет, чтобы она от тебя, как снеговик, растаяла. Костюмчиков себе в тюрьму наберешь, чтобы на заседания суда ходить.

В комнате для допросов поднялся жуткий гвалт. Адвокат снова принялся усаживать Афанасьева, цитируя в сторону опера строчки из статей Административного кодекса. Сам же Сергей, бледный, с напряженным взглядом, пытался схватить Сладкевича за рукав, повторяя один и тот же вопрос:

– Когда, когда она пропала?

Павел тянул скрюченную ладонь к стене, пытаясь нажать на кнопку вызова помощи.

Лев, невидимый, скрытый серебром зеркальной части, нажал тумблер, и крики, ругательства, цитаты стихли. В темном пространстве повисла тишина, а в желто-белом прямоугольнике, будто на сцене театра, развивалась дальше драматическая сцена. В комнату ворвался дежурный с шокером и наручниками наперевес. Он накинул браслеты на Афанасьева, тот покорно подставил запястья, его губы по-прежнему шевелились в немом вопросе. Адвокат метался от опера к дежурному, размахивал руками, качал головой. Сладкевич неуклюже собирал разлетевшиеся по столу бумаги. Но Лев не обращал внимание и уже не злился, что его напарник так топорно проводит беседу с подозреваемым. Он без отрыва смотрел на лицо Афанасьева, впиваясь взглядом в каждую черту, в каждое движение: «Он ведь чем-то напуган или шокирован очень сильно. Бледный до испарины, не слышит никого. Его волнует только одно – исчезновение Хваловой. Никакого высокомерия, чистый неприкрытый страх. Неужели играет? Но для чего? Никаких доказательств его вины нет, о ее смерти он знает, если он – виновник этого события. Что его так шокировало? Что-то пошло не по плану? Не думал, что так быстро найдут? Или не хотел, чтобы нашли тело? Или рассчитывал, что в ее смерти обвинят меня?»

В сыщике снова затеплилась надежда: «Наверное, женщины живы. Афанасьев держит их где-то, а машины оставляет специально, чтобы раздуть шумиху и напугать остальных возможной опасностью для пострадавших. Нет, он не убийца, он – мошенник. Хитрый и расчетливый, продумал каждый шаг так, чтобы похищения было трудно доказать. И все же он не убил, не смог бы. Кишка тонка, вон как трясется, растерял и улыбочку, и манеры».

Еще буквально десять минут назад за столом сидел уверенный мужчина с аккуратной, волосок к волоску, укладкой, до блеска выбритый. Он насмешливо наблюдал за спором опера и адвоката, иногда кривя губы в скрытой улыбке. В целом же ему было все равно, чем закончится их спор, ведь он был уверен, что скоро выйдет отсюда опять победителем, свободным от всех обвинений. Афанасьев посматривал на зеркальную поверхность не для того, чтобы рассмотреть, кто засел по ту сторону, а лишь чтобы оценить, насколько эффектно сидит на нем новый костюм. Пока адвокат бодался с сотрудником, он расстегнул одну пуговицу, убрал невидимую пушинку с лацкана. Следующий взгляд был на ногти, отполированные, чистые, с идеальными розовыми полукружиями. А